По состоянию на лето 1992 года, длинноволосый парень Володя проел последние сто украинских купонов полгода назад. С тех пор он жил непрерывно в Лисьей бухте, недалеко от Феодосии, на диком пляже, в утлой брезентовой палатке, и кормился у тех или иных туристов. Туристы приезжали все время, летом почаще, на неделю или две, издалека, ото всюду, и всегда передавали Володю вновь прибывшим. Потому, что у Володи был тот чудный талант делать людей счастливыми, который принято называть обаянием.
У него не было ни девушки, ни друзей, и все же он все время был среди людей, в самой их гуще. Сложно было представить, чтобы он когда-то бывал один, спал, или ел, или хотя бы молчал. Казалось, он все время говорил всякую ерунду, как доброе дружественное радио, и отчего-то его хотелось слушать.
Как-то раз за сутки на нас пролилась трехмесячная пайка крымских дождей. Неожиданно захолодало на наши разнеженные солнцем и многосуточным бездельем тела. Наш скромный быт насквозь промок, грязевые потоки мчались мимо палаток в море, и море клубилось непроглядной бурой мутью. Настырно сыпал дождь, то припуская, то ослабевая, пока в конце концов не победил. Туристы поскучнели. Нега досужей островитянской жизни, без забот, без будильника, даже без одежды, куда-то улетучилась, и выражение лиц у недавних детей природы становилось вполне под стать московскому метро: озабоченное, в размышлениях.
Единственный человек, которому случившееся ни капли не испортило настроения - Володя - стоял под дождем, не прячась и не утираясь, и о чем-то рассказывал. В какой-то момент под соседние палатки и тенты подтянулось человек сорок. Все жались друг к другу в укрытие, располагаясь вокруг него, а он стоял в своих единственных вылинявших шортах и часами подряд, без перерыва, травил старые анекдоты. Иногда он на секунду замирал, вспоминая какой-нибудь следующий, но ему тут же кто-то подсказывал, не пытаясь рассказать вместо него, и он приступал далее, и все смеялись, а громче всех - подсказавший, причастный слушатель.
Я и сам знал их почти все, эти вездесущие плоды советского подпольного юмора. Но все равно смеялся, потому что было в нем что-то такое, что заставляло смеяться - просто так, от радости, от хорошего чувства товарищества, от молодости и свободы, от бесконечного, бездонного здоровья, от теплой мадеры в пищеводе и от огромного исходившего от него доверия к наступающей жизни.
У него не было ни девушки, ни друзей, и все же он все время был среди людей, в самой их гуще. Сложно было представить, чтобы он когда-то бывал один, спал, или ел, или хотя бы молчал. Казалось, он все время говорил всякую ерунду, как доброе дружественное радио, и отчего-то его хотелось слушать.
Как-то раз за сутки на нас пролилась трехмесячная пайка крымских дождей. Неожиданно захолодало на наши разнеженные солнцем и многосуточным бездельем тела. Наш скромный быт насквозь промок, грязевые потоки мчались мимо палаток в море, и море клубилось непроглядной бурой мутью. Настырно сыпал дождь, то припуская, то ослабевая, пока в конце концов не победил. Туристы поскучнели. Нега досужей островитянской жизни, без забот, без будильника, даже без одежды, куда-то улетучилась, и выражение лиц у недавних детей природы становилось вполне под стать московскому метро: озабоченное, в размышлениях.
Единственный человек, которому случившееся ни капли не испортило настроения - Володя - стоял под дождем, не прячась и не утираясь, и о чем-то рассказывал. В какой-то момент под соседние палатки и тенты подтянулось человек сорок. Все жались друг к другу в укрытие, располагаясь вокруг него, а он стоял в своих единственных вылинявших шортах и часами подряд, без перерыва, травил старые анекдоты. Иногда он на секунду замирал, вспоминая какой-нибудь следующий, но ему тут же кто-то подсказывал, не пытаясь рассказать вместо него, и он приступал далее, и все смеялись, а громче всех - подсказавший, причастный слушатель.
Я и сам знал их почти все, эти вездесущие плоды советского подпольного юмора. Но все равно смеялся, потому что было в нем что-то такое, что заставляло смеяться - просто так, от радости, от хорошего чувства товарищества, от молодости и свободы, от бесконечного, бездонного здоровья, от теплой мадеры в пищеводе и от огромного исходившего от него доверия к наступающей жизни.
Комментариев нет:
Отправить комментарий