Черный квадрат

Когда исчезнет привычка сознания видеть в картинах изображение уголков природы, мадонн и бесстыдных венер, тогда только мы увидим чисто живописное произведение.

                                                Малевич

Впервые показанный в 1915 году на выставке Ноль-десять, Черный квадрат по-прежнему первая ассоциация на фамилию Малевич у большинства людей. Расположен он в "красном углу", как икона: самая декларативная вещь выставки. Очень кстати рядом оказался стул - дает понятие о размере картин. Черно-белость фотографии делает это и без того лаконичное искусство еще более сжатым, еще менее сентиментальным. А также намекает на то, что с тех пор, как это было "авангардом" прошло сто лет. Пора бы уже понять, в чем тут дело.
Сам Малевич по началу не скупился объяснять свое искусство во множестве статей. Среди них "От кубизма и футуризма к супрематизму" а также, отдельно, "От кубизма к супрематизму" (видимо, на этот раз минуя футуризм). Статьи, однако, вполне в его духе: перечень не связанных меж собой, иногда действительно сильных афоризмов, передающих динамику и решительное умонастроение автора, но так же лишенных фигуративности, как и его тогдашние картины. То есть они мало что объясняют, скорее дополняют и поддерживают, делая его живопись искусством не только визуальным, но и концептуальным.

Утверждается, что после смерти Ленина в 1924 году, Малевич предложил свой проект монумента вождя: гора сельскохозяйственного инвентаря, увенчанная кубом как символом вечности. Проект не прошел, а жаль, интересно было бы взглянуть.

Даже странно, что людям так мила узнаваемость. Ведь от музыки, скажем, никто не ждет, чтобы она имитировала звуки живой природы, и излишняя подражательность вызывает скорее отторжение, отношение как к неразвитой, архаичной звуковой форме. Своей способностью бить прямо в нерв, минуя словесные построения, музыка завоевала себе право быть полностью отдельной, автономной реальностью. С живописью пока все не так хорошо, все еще очень важно "похоже-не похоже". Лучше, чтобы с элементами правдивой условности, чтоб хоть чуть-чуть, да похоже!

Надо сказать, что в дальнейшем, ближе тридцатым годам, Казимир Северинович отошел от тотальной, агрессивной концептуальности и вернулся к некоторой наглядности:

И порой очень даже подробной:

Но, конечно же, избыточной похожестью никогда не страдал и идейно сам себе остался верен.

И не он один. В то удивительное время все вдруг поняли, что безудержная изобильность, детальность, фигуративность, забалтывающая и отодвигающая собственно чувствование визуального орнамента, оказывается, давно и сильно мешает возвышенности и стремлению к истинной цели в искусстве. Похожесть, как ни удивительно, размывает суть, отвлекает от главного, выводя на первый план грубую, нехудожественную компоненту. В качестве иллюстрации привожу длинноватый, но очень мной любимый отрывок из Франса, написанный в 1908 году и удивительно перекликающийся с эпиграфом.

Однажды Маргаритоне (конец 13в - Г.Х), обремененный годами и трудом, посетил мастерскую молодого художника, недавно поселившегося в городе. Он заметил в мастерской одну Мадонну, только что написанную, которая при всей своей строгости и суровости отличалась известной правильностью пропорций и прямо диавольской игрой света и тени, что придавало ей пластичность и жизненность. В этой картине простосердечный и высокий духом мастер из Ареццо с ужасом провидел живопись будущего. Закрыв лицо руками, он прошептал: — Какой позор предчувствую я, глядя на это изображение! Я предугадываю в нем конец христианского искусства, которое изображает дуплу, внушая жгучую тоску по небесам. Будущие художники не ограничатся тем, что станут, подобно этому юноше, воспроизводить на стене или на деревянной доске наше отмеченное проклятием естество, — они будут славить и восхвалять его. Они придадут изображениям пагубное сходство с живым существом, оденут их плотью. У святых появятся тела, под одеждой будут чувствоваться человеческие формы. У святой Магдалины будут женские груди, у святой Марфы — живот, у святой Варвары — бедра, у святой Агнесы — ягодицы (buttocks); святой Себастиан обнажит юношескую красоту своего тела, а святой Георгий выставит из-под доспехов богатую мускулатуру зрелого мужчины. Апостолы, исповедники, ученые-богословы и сам бог-отец предстанут в образах непотребных стариков совсем как мы, грешные; ангелы будут смущать сердца своей таинственной красой, двусмысленною и дразнящей. Могут ли подобные изображения вызывать в нас жажду небесного?

<...>

      — Сгиньте, бесы! — воскликнул вдруг старый художник. 

     Ибо в пророческом видении пред ним возникли праведники и святые, подобные задумчивым атлетам: возникли Аполлоны, играющие на скрипке на вершине горы, среди цветов, в окружении нимф, чуть прикрытых легкими туниками; возникли Венеры, спящие под тенистыми миртами, и Данаи, подставляющие золотому дождю свои восхитительные чресла; возникли Иисусы, под колоннадами, среди патрициев, светлокудрых дам, музыкантов, пажей, негров, собак и попугаев; возникли, в беспорядочном смешении человеческих тел, раскинутых крыльев и развевающихся тканей, Вифлеемские пещеры, едва вмещающие множество суетливых фигур; дородные Святые семейства; торжественные Распятия; возникли святые Екатерины, святые Варвары, святые Агнесы, затмевающие патрицианок бархатом, парчою и перлами роскошных своих нарядов и ослепительной белизной своих обнаженных грудей; возникли Авроры, разбрасывающие охапки роз; возникли многочисленные нагие Дианы и нимфы, застигнутые врасплох среди тенистых зарослей на берегу ручья. 

И умер великий Маргаритоне, задохнувшись от страшного предчувствия всех ужасов Возрождения и Болонской школы.