В начальной и средней школе все были как будто равны. То были далекие советские времена, когда никого не возили в школу на бентли или даже на жигулях. Все были в форме уставного образца, одинаково мешковатой на всех, без различия пола и возраста. Все ели красноватые внутри круглые тефтели в школьном буфете и до определенного возраста носили зимой под верхней одеждой юнисексовые колготки в бороздку. У всех все было более или менее одинаково, и каждому полагалась своя пайка казенных страданий и казенного счастья.
И поэтому никто не удивлялся, что одних ставят в пример другим (как будто можно взять с кого-то пример!). Считалось: если может один, значит, может и другой. Считалось: всем дан одинаковый, справедливый старт, а теперь, когда всем одинаково по 11 лет, все должны быть одинаково во всем хороши. Потому что стартовали из одной точки, с одной скоростью и в одном направлении. Такое вот неслабое предположение.
И все же после школы все расходились по разным домам. Был мальчик, скажем, Петя, маленький рост, скромные дарования, глаза как будто заштрихованные. Вечно «продленный», а потом, постарше, уличный. Хорошо помню мое досадное неодобрение в его адрес, как так, мол, не учится, не старается, глупит. Простимулированное, конечно, чьим-то педагогическим гением. Да еще неряшлив, зубы не чистит, да и не в зубах дело, а вообще какой-то он другой, поплоше. Из сумки достает вроде те же учебники, что и я, но вместе с ними запах запущенности, затхлости, несчастья. Это я сейчас бы так сказал, если бы заметил. Сейчас с определениями нет проблем, да чуткости поубавилось, а тогда все было наоборот: все чуял, но не знал как называется.
А называлось: разруха дома. Мама, еле семенящая, бесшумная, такая же заштрихованная – не боец, не друг, не поддержка и вообще не жилец. Придурковатый отчим, жалкий, смешной, опасный. Еще какие-то склочные, нечистые, старые люди, то ли чужие, то ли свои. Прогорклый запах плесени, запустения, подметка позавчерашней еды на полу, спанье на рваном диване на самом проходе, где никогда не тихо и не темно, нет письменного стола, а есть кухонный, осклизлый, гадкий. Духом распада и безнадежности была пропитана эта нелепая квартира, где никто никогда не смотрел в его заштрихованные глаза. Его как будто не били, но отчего-то посередь разговора он иногда замолкал и становился еще короче и некрасивее, реагируя на невидимую, но явную для него тень угрозы. И как будто пока не гнали, но и не ждали, и ни одному, ни вместе с ними не давали побыть ни часа.
И как собраться ему с мыслями, как унять сосущую тревогу, стряхнуть с себя дрянь и гадость, и уверовать в ценность учебы, и наладить мост в книжную реальность, если никогда, сколько он себя помнил, не было у него старшего друга, а было – одинокое шатание, высвищенное нутро и отсутствие даже собачьего коврика, который он мог бы считать своим. Помню как я, зашедший на два часа к нему в гости, долго потом, вернувшись в свой упорядоченный, понятный и чистый дом, оттирал от себя тот запах и унимал тот душевный гам, который не дает ни читать, ни слушать, ни есть без спешки, ни спать без оглядки. Ни мечтать, сидя на подоконнике, на краю домашней твердыни, точно зная различие меж своими и чужими, и выглядывая туда, к чужим, именно так, как надо – из легкой скуки, из долгого времени, из любопытства.
И что-то тогда поменялось. Тогда впервые дрогнула наивно принятая на веру модель всеобщего логичного равенства, торжества прилежания и склонности приписывать себе все свои успехи и достижения, и права держать себя со скромным высокомерием против тех, кто не догоняет, и завидовать тем, кто быстрее, выше, сильнее. С тех пор все труднее согласиться, когда говорят, мол, хорош, или, наоборот, плох.
Да кто ж тут хорош или плох, когда каждый человек – кот в мешке? Когда ни про кого нам толком не известно, как он живет, трудно или легко? Нет, известно, конечно, - про гениев, про тех, чей душевный строй теперь всеобщее достояние, как про Бетховена из его музыки известно, что жилось ему непросто, что в душе его миры создавались и рушились каждый день. А про кого попроще – откуда нам узнать, какого веса атмосферный столб на него давит, какой прочности стеклянный потолок над ним возведен? С чем ему приходится бороться и жить каждый день? В какой дом он возвращался в 11 лет?
А дальше – больше. Ведь участники забега не только стартовали с очень разных рубежей. Они еще получили на старте очень разные наборы ходовых качеств. Ум, воля, устойчивость к ударам судьбы, работоспособность, темперамент, обаяние, любопытство, жизнелюбие, наконец, талант – всем этим мы наделены в очень разной степени. Кому-то при рождении достался самокат, а кому-то - болид Формулы-1. Кому-то по силам вдохновить тысячи людей на поиски лучшей жизни, а кому-то - едва дожить до сорока.
В чем же тогда свобода выбора? Очевидно, лишь в третьем компоненте. Мы не выбираем, откуда стартовать, где и как прожить первые годы жизни, мы не выбираем, что взять в дорогу. Но с какого-то момента мы, черт возьми, выбираем, куда нам со всем этим направиться! И в этом и равенство, и справедливость.
Допустим, в жутких условиях вырос мальчик, со временем все преодолевший и перемоловший, и ставший через 50 лет лауреатом Нобелевской премии по физике, одним из образованнейших и умнейших людей своего времени. В чем собственная его заслуга? В том, как распорядился тем, что было. В том, что не зарыл дарование в землю, а следовал за своей правдой. И когда много спросится с того, кому много дано, ему будет, что предъявить. А другой мальчик из тех же жутких условий, к примеру, быстро сбился с пути, подсел на вещества и уже почти было помер, но лет в 30 чудом со всего слез и теперь работает продавцом в магазине автомобильных покрышек, гадко пахнет резиной, обедает дошираком, ничего не читает, кроме газеты Спорт-экспресс, ходит на собрания бывших наркоманов и уже два с половиной года чист. Чья личная победа больше? Кто решительнее переломил ход своей драмы? Кто более достоин восхищения? Решительно невозможно определить.
Не без тревоги порой оглядываю свой – не болид, конечно, но вполне приличный буржуазный седан, доставшийся мне по итогам уж не знаю какой жеребьевки. Что я делаю со своей свободой выбора? К какой из множества превосходящих сил присоединяюсь вдумчиво, а к какой – случайно? Не слишком ли беспечно и бездарно проедаю свой стартовый пакет – без идеи, без цели, без благодарности, без того, чтобы стать своей судьбе хоть сколько-нибудь достойным союзником? Никакого ответа.
И поэтому никто не удивлялся, что одних ставят в пример другим (как будто можно взять с кого-то пример!). Считалось: если может один, значит, может и другой. Считалось: всем дан одинаковый, справедливый старт, а теперь, когда всем одинаково по 11 лет, все должны быть одинаково во всем хороши. Потому что стартовали из одной точки, с одной скоростью и в одном направлении. Такое вот неслабое предположение.
И все же после школы все расходились по разным домам. Был мальчик, скажем, Петя, маленький рост, скромные дарования, глаза как будто заштрихованные. Вечно «продленный», а потом, постарше, уличный. Хорошо помню мое досадное неодобрение в его адрес, как так, мол, не учится, не старается, глупит. Простимулированное, конечно, чьим-то педагогическим гением. Да еще неряшлив, зубы не чистит, да и не в зубах дело, а вообще какой-то он другой, поплоше. Из сумки достает вроде те же учебники, что и я, но вместе с ними запах запущенности, затхлости, несчастья. Это я сейчас бы так сказал, если бы заметил. Сейчас с определениями нет проблем, да чуткости поубавилось, а тогда все было наоборот: все чуял, но не знал как называется.
А называлось: разруха дома. Мама, еле семенящая, бесшумная, такая же заштрихованная – не боец, не друг, не поддержка и вообще не жилец. Придурковатый отчим, жалкий, смешной, опасный. Еще какие-то склочные, нечистые, старые люди, то ли чужие, то ли свои. Прогорклый запах плесени, запустения, подметка позавчерашней еды на полу, спанье на рваном диване на самом проходе, где никогда не тихо и не темно, нет письменного стола, а есть кухонный, осклизлый, гадкий. Духом распада и безнадежности была пропитана эта нелепая квартира, где никто никогда не смотрел в его заштрихованные глаза. Его как будто не били, но отчего-то посередь разговора он иногда замолкал и становился еще короче и некрасивее, реагируя на невидимую, но явную для него тень угрозы. И как будто пока не гнали, но и не ждали, и ни одному, ни вместе с ними не давали побыть ни часа.
И как собраться ему с мыслями, как унять сосущую тревогу, стряхнуть с себя дрянь и гадость, и уверовать в ценность учебы, и наладить мост в книжную реальность, если никогда, сколько он себя помнил, не было у него старшего друга, а было – одинокое шатание, высвищенное нутро и отсутствие даже собачьего коврика, который он мог бы считать своим. Помню как я, зашедший на два часа к нему в гости, долго потом, вернувшись в свой упорядоченный, понятный и чистый дом, оттирал от себя тот запах и унимал тот душевный гам, который не дает ни читать, ни слушать, ни есть без спешки, ни спать без оглядки. Ни мечтать, сидя на подоконнике, на краю домашней твердыни, точно зная различие меж своими и чужими, и выглядывая туда, к чужим, именно так, как надо – из легкой скуки, из долгого времени, из любопытства.
И что-то тогда поменялось. Тогда впервые дрогнула наивно принятая на веру модель всеобщего логичного равенства, торжества прилежания и склонности приписывать себе все свои успехи и достижения, и права держать себя со скромным высокомерием против тех, кто не догоняет, и завидовать тем, кто быстрее, выше, сильнее. С тех пор все труднее согласиться, когда говорят, мол, хорош, или, наоборот, плох.
Да кто ж тут хорош или плох, когда каждый человек – кот в мешке? Когда ни про кого нам толком не известно, как он живет, трудно или легко? Нет, известно, конечно, - про гениев, про тех, чей душевный строй теперь всеобщее достояние, как про Бетховена из его музыки известно, что жилось ему непросто, что в душе его миры создавались и рушились каждый день. А про кого попроще – откуда нам узнать, какого веса атмосферный столб на него давит, какой прочности стеклянный потолок над ним возведен? С чем ему приходится бороться и жить каждый день? В какой дом он возвращался в 11 лет?
А дальше – больше. Ведь участники забега не только стартовали с очень разных рубежей. Они еще получили на старте очень разные наборы ходовых качеств. Ум, воля, устойчивость к ударам судьбы, работоспособность, темперамент, обаяние, любопытство, жизнелюбие, наконец, талант – всем этим мы наделены в очень разной степени. Кому-то при рождении достался самокат, а кому-то - болид Формулы-1. Кому-то по силам вдохновить тысячи людей на поиски лучшей жизни, а кому-то - едва дожить до сорока.
В чем же тогда свобода выбора? Очевидно, лишь в третьем компоненте. Мы не выбираем, откуда стартовать, где и как прожить первые годы жизни, мы не выбираем, что взять в дорогу. Но с какого-то момента мы, черт возьми, выбираем, куда нам со всем этим направиться! И в этом и равенство, и справедливость.
Допустим, в жутких условиях вырос мальчик, со временем все преодолевший и перемоловший, и ставший через 50 лет лауреатом Нобелевской премии по физике, одним из образованнейших и умнейших людей своего времени. В чем собственная его заслуга? В том, как распорядился тем, что было. В том, что не зарыл дарование в землю, а следовал за своей правдой. И когда много спросится с того, кому много дано, ему будет, что предъявить. А другой мальчик из тех же жутких условий, к примеру, быстро сбился с пути, подсел на вещества и уже почти было помер, но лет в 30 чудом со всего слез и теперь работает продавцом в магазине автомобильных покрышек, гадко пахнет резиной, обедает дошираком, ничего не читает, кроме газеты Спорт-экспресс, ходит на собрания бывших наркоманов и уже два с половиной года чист. Чья личная победа больше? Кто решительнее переломил ход своей драмы? Кто более достоин восхищения? Решительно невозможно определить.
Не без тревоги порой оглядываю свой – не болид, конечно, но вполне приличный буржуазный седан, доставшийся мне по итогам уж не знаю какой жеребьевки. Что я делаю со своей свободой выбора? К какой из множества превосходящих сил присоединяюсь вдумчиво, а к какой – случайно? Не слишком ли беспечно и бездарно проедаю свой стартовый пакет – без идеи, без цели, без благодарности, без того, чтобы стать своей судьбе хоть сколько-нибудь достойным союзником? Никакого ответа.
Комментариев нет:
Отправить комментарий