Всяк был молодой, да не всяк – старый,
Одного застолие влекло, другого – храм,
Кто бренчал монетой, а кто – гитарой…
Щербаков
Как заметил то ли Ламарк, то ли Линней, то ли Фурнье, а может быть, сам Дарвин, природа не делает скачков.
Осмысленная, целенаправленная, ориентированная на результат деятельность, называемая в просторечии работой, захватывает видные позиции в нашей жизни не сразу. В самом начале мы не делаем вообще ничего. Потом учимся в игровой форме, сессиями по несколько минут – дольше пока не держим внимание. Дальше – больше, учимся серьезнее, ходим для этого в специальное отведенное место, где нас, партиями, обучают по многим направлениям. Потом, в юности, мы, допустим, начинаем подрабатывать на несложных работах, доставляя пиццу или репетируя отстающих, потом все больше упор на работу и меньше на учебу, пока, наконец, учеба не уходит из нашей жизни вовсе, а работа не остается в ней в почетной роли на десятки лет. Набор высоты в этом смысле прекрасно обкатан и социально одобрен, и ни у кого нет сомнений, что так или примерно так и стоит действовать первые лет 20-25 нашей жизни, по мере взросления и крепчания тела и психики наращивая на них нагрузку – до крейсерской, той, которую большинство взрослых людей считают нормальной. Так уж заведено.
Однако все забывают, что на другом конце жизни, там, где старость, износ, слабость и болезни, с рабочей нагрузкой на тело, ум и нервы должно бы совершиться обратное превращение: она каким-то образом должна снизиться с 40+ часов в неделю до нуля. И было бы довольно естественно ожидать, что произойдет это тоже не наутро, а постепенно. Оставим в покое проблемы жизнеобеспечения в старости, это отдельная история. Но даже когда вопрос поддержания жизни не стоит, сбросить скорость – столь же непростая задача, как и набрать. Как же мы эту задачу решаем?
Да по большей части никак. Мы бросаем делать то, что делаем, в одночастье. Просто после 60 лет хождения куда-то по утрам, мы раз – и перестаем. Перестаем заводить будильник. Останавливаемся, ошалев, как вкопанные. Называется выход на пенсию, отставка. Как водолазов, длительно и осторожно опускавшихся на большую глубину и пробывших там долгое время, нас отчего-то в один день выносит на поверхность. И в этот момент мы принимаем на свою психическую и физическую систему всю сокрушительную мощь такого перепада. На нас обрушивается космическая пустота, с который мы не представляем, что делать, чем наполнить, как совладать. Нам нужно с ходу начать жить совсем не так, как мы жили, сколько себя помним. У нас еще очень много сил и желания продолжать делать что-то осмысленное, просто не на 40, а, к примеру, на 25 часов в неделю. Но возможности такой нет, и куда себя применить - неясно.
Хорошо в этом смысле должны чувствовать себя люди свободных профессий. Писатель может менее интенсивно писать (а может, и наоборот!), университетский профессор – брать меньшую нагрузку, концертирующий пианист – податься в дирижеры или преподаватели, и проч. Все они остаются при своем привычном и при хорошем раскладе любимом занятии. Но что делать нам, серенькому большинству? Людям, честно работавшим «на дядю» с 9 до 6 всю свою жизнь и добившимся в этом даже каких-то успехов? Людям, ставшим начальниками отделов, руководителями рабочих групп, директорами и экспертами?
Силы и желание всерьез напрягаться в работе с возрастом убывают, но не сразу до нуля. Чтобы сбавить скорость, нужно начать работать неполный график и, вероятно, делать смежную, но менее напряженную или ответственную работу. Мало какая индустрия такое позволяет, штатное расписание держит железной хваткой. А кроме того, гордость не дает идти на понижение. Как согласиться в 75 делать то, что мог делать и в 20, что-то намного менее статусное, чем то, что делал в 50? Какой в этом смысл? Или мы с годами не накопили ничего ценного, не пережили никаких качественных трансформаций, что старение для нас равно возврату к давно пройденному?
Нет у нас никаких общественных норм и практик, которые хоть отчасти сгладили бы этот разрушительный скачок. То есть, как и о многом другом, нам нужно подумать об этом серьезно, самостоятельно и заранее. И мне видится, что во многом культура старения должна заключаться в продуманном отношении к этому переходу, к замедлению жизни, снижению нагрузки, меры ответственности, степени активности. На десятилетие, вероятно, стоило бы распределить этот переход от профессиональной гонки, работы на достижения, дерзких проектов – к состоянию, когда можешь целыми днями читать толстые книги, изучать древние языки, сажать деревья и неспешно, по слову в час, беседовать с людьми.
Кто-то сказал, что старость – это время делать то, что в молодости не делаешь из-за того, что результата нужно слишком долго ждать. Это очень мудрая фраза, и, вероятно, эти десять лет замедления даны нам для того, чтобы отодвинуть горизонт своего мировосприятия намного дальше, чем он был всю жизнь, вместить в свою картину мира намного больше, чем это было привычно и необходимо для нашей трудовой жизни. И тогда, быть может, снижение оборотов представится не трагедией и изгнанием, не возвратом к прошлому, неинтересному и постылому, а шагом в новое развитие, новое пространство, новый масштаб. И свобода, пришедшая не врасплох, а постепенно и ожидаемо, не будет наводить ужас брошенности и пустоты, а, будет, наоборот, желанна и востребована нами для чего-то важного и нового. Того, на что всю предыдущую жизнь нам недоставало времени, мудрости и терпения.
