Умилительно, с какой скрытой надеждой на чудо люди читают статьи и книги вроде: Джеф Безос о том, как начать свой бизнес, 12 правил жизни Илона Маска, Уоррен Баффетт о том, как инвестировать, Джерри Нортон о том, как зарабатывать миллион в год и проч. То есть авторы таких текстов – люди незаурядные и, без сомнений, знают, о чем говорят. В этом смысле читать таких людей намного полезнее, чем слушать соображения о богатстве человека бедного или о том, как правильно жить, человека несчастного. И хотя на свете полно исключений, реализованное знание, как правило, вызывает больше доверия.
Но какая же нетронутая наивность нужна, чтобы полагать, что история успеха успешного в чем-то человека сделает успешными и нас! Занятие родственное просмотру сериалов о богатых и знаменитых: приобщиться, в воображении присоседиться к ним и замешаться меж ними, обменяв свое серенькое место на их яркое, пожить их жизнью. (Может потому так быстро истощается психика кинозвезд: живут за миллионы людей.) Будто их рецепт жизни, счастья, деятельности, их условные тезисы, которые они, встав с другой ноги, сформулировали бы иначе, вырванные из плоти их жизни эпизоды, назначенные главными в повествовании, их композиционно обработанные биографии, их соединенные точки, - будто чудесным образом все это подойдет и нам. Будто талант можно сыграть по нотам, заучить наизусть, воссоздать по ключевым словам. Будто можно пройти чужой путь.
Астрологи от таких попыток только горестно улыбаются и качают головой. Мол, посмотри, дружочек, на карту Била Гейтса и на свою? Неужто не видишь, что он был богатым и влиятельным уже в момент рождения, что, в отличие от тебя, ему все предначертано и положено? Дано свыше, понимаешь? Не может воробей подражать орлу, нет в этом смысла, а только сплошной гротеск и разочарование. Иногда мы и сами это понимаем. Ведь отчего-то те же самые, читающие, не пытаются присвоить себе биографию Пушкина в надежде наутро начать писать гениальные стихи. Все понимают: что не дано, то не дано. И если ты Петров, то Пушкиным тебе не быть.
А может быть, зря? Может и правда не стоит одаренных людей отодвигать от себя в такую уж мифическую даль? Эмерсон как-то сказал: «во всяком творении гения мы узнаём собственные отвергнутые мысли». Гении звучат для нас с одной стороны ново и мощно, а с другой – всегда очевидно, близко, как будто знакомо. Именно эта знакомость, стопроцентное попадание во что-то, что нам где-то внутри хорошо известно и чрезвычайно ценно, и дает ощущение отклика, несомненную радостную вибрацию внутреннего камертона, говорящую: да, так и есть, и я всегда это знал! Это не что иное, как узнавание в нем настоящего себя. Он раскрывает что-то, что мы хотели, знали, к чему неосознанно стремились, но не смогли. Он отличается тем, что относится серьезно и с надеждой к тому, чем мы научились с мнимой легкостью жертвовать, отбрасывать, пренебрегать как не имеющим перспективы.
Есть известный эксперимент о том, как детей просят пройти тест на креативное мышление. И в возрасте 5 лет 98% из них набирают в этом тесте счет, соответствующий крайней, редчайшей одаренности у взрослых. Может поэтому дети настолько интереснее и живее своих родителей? В 10 лет, однако, таких остается 50%, в 13 лет – 20%, и так далее, до статистически оправданных 0.5-1% к тому моменту, как им становится можно алкоголь, жениться и голосовать. За эти 10-15 лет им успешно рассказывают, что на любой вопрос есть единственный правильный ответ, что он известен заранее, но в него нельзя подглядывать, и тот, кто в него не попал – ошибся, а это худшее, что может произойти с человеком. Страх ошибки и расплаты за ошибку отбивает восприимчивость к внутреннему голосу, доверие к внутреннему компасу и в известном смысле заставляет отказываться от себя.
И уже потом, много лет спустя, прочитав строчку, или увидев выступление, или услышав мелодию, мы не можем понять, откуда эта детская свобода и легкость, и сказочное бесстрашие, и незамутненный интерес, и ощущение полета, и слезы – от крайней эмоциональной включенности и необычайного для нашей размеренной жизни, глубочайшего согласия и родства с автором. Потому что я тоже когда-то был таким, с распахнутым настежь умом и сердцем, из 98%! Но растерял, отказался, пренебрег, не додумал, не дал этим мыслям шанса прорасти и оформиться, побоялся много на себя взять, больше поверил скучным уверенным людям, чем трепету в собственном сердце. А он – нет, он не повелся на стандарт, согласно которому обтесывает нас жизнь, и все то время, что я как можно лучше вписывался в окружающую жизнь, он неустанно следовал своему внутреннему вектору. Поэтому он на палубе белоснежного фрегата, а я с пристани машу платочком и кидаю в его сторону такие понимающие (без сарказма) взгляды.
И по-настоящему роль гениев в том, чтобы через них приблизиться к себе, вспомнить себя, обнаружив подходящего гения и проследовав за ним достаточно далеко – к себе. То есть если, к примеру, этому самому Петрову, который хочет стать Пушкиным, долго изучать пушкинскую эпоху и населяющих людей ее, да так, чтобы их призраки становились реальнее его, Петрова, соседей по подъезду, сидеть месяцами в архивах и библиотеках, читать оригиналы писем и мемуаров, узнавая почерк и с ходу чуя подделку, закрыв глаза, вслушиваться в звуки современных им роялей и скрипок, гулять по Мойке и Царскому селу, устраивать себе болдинские и каменоостровские ретриты… Нет-нет, да и перескочит на него блоха с пушкинской собаки. И зазвенит в его ушах голос, тембра которого мы никогда не узнаем. И передастся ему моментами эта пленительная легкость – от огромной силы, конечно, как у птиц. И когда все это произойдет, станет ясно, что найден его, Петрова, путь, не Пушкина, а пушкиниста, историка и знатока эпохи, носителя и жреца культуры, пропитанного этой самой культурой и оттого светящегося во тьме, пусть даже отраженным светом. И это и есть величайшая удача и величайшее чудо в жизни. В жизни, разумеется, Петрова.
Но какая же нетронутая наивность нужна, чтобы полагать, что история успеха успешного в чем-то человека сделает успешными и нас! Занятие родственное просмотру сериалов о богатых и знаменитых: приобщиться, в воображении присоседиться к ним и замешаться меж ними, обменяв свое серенькое место на их яркое, пожить их жизнью. (Может потому так быстро истощается психика кинозвезд: живут за миллионы людей.) Будто их рецепт жизни, счастья, деятельности, их условные тезисы, которые они, встав с другой ноги, сформулировали бы иначе, вырванные из плоти их жизни эпизоды, назначенные главными в повествовании, их композиционно обработанные биографии, их соединенные точки, - будто чудесным образом все это подойдет и нам. Будто талант можно сыграть по нотам, заучить наизусть, воссоздать по ключевым словам. Будто можно пройти чужой путь.
Астрологи от таких попыток только горестно улыбаются и качают головой. Мол, посмотри, дружочек, на карту Била Гейтса и на свою? Неужто не видишь, что он был богатым и влиятельным уже в момент рождения, что, в отличие от тебя, ему все предначертано и положено? Дано свыше, понимаешь? Не может воробей подражать орлу, нет в этом смысла, а только сплошной гротеск и разочарование. Иногда мы и сами это понимаем. Ведь отчего-то те же самые, читающие, не пытаются присвоить себе биографию Пушкина в надежде наутро начать писать гениальные стихи. Все понимают: что не дано, то не дано. И если ты Петров, то Пушкиным тебе не быть.
А может быть, зря? Может и правда не стоит одаренных людей отодвигать от себя в такую уж мифическую даль? Эмерсон как-то сказал: «во всяком творении гения мы узнаём собственные отвергнутые мысли». Гении звучат для нас с одной стороны ново и мощно, а с другой – всегда очевидно, близко, как будто знакомо. Именно эта знакомость, стопроцентное попадание во что-то, что нам где-то внутри хорошо известно и чрезвычайно ценно, и дает ощущение отклика, несомненную радостную вибрацию внутреннего камертона, говорящую: да, так и есть, и я всегда это знал! Это не что иное, как узнавание в нем настоящего себя. Он раскрывает что-то, что мы хотели, знали, к чему неосознанно стремились, но не смогли. Он отличается тем, что относится серьезно и с надеждой к тому, чем мы научились с мнимой легкостью жертвовать, отбрасывать, пренебрегать как не имеющим перспективы.
Есть известный эксперимент о том, как детей просят пройти тест на креативное мышление. И в возрасте 5 лет 98% из них набирают в этом тесте счет, соответствующий крайней, редчайшей одаренности у взрослых. Может поэтому дети настолько интереснее и живее своих родителей? В 10 лет, однако, таких остается 50%, в 13 лет – 20%, и так далее, до статистически оправданных 0.5-1% к тому моменту, как им становится можно алкоголь, жениться и голосовать. За эти 10-15 лет им успешно рассказывают, что на любой вопрос есть единственный правильный ответ, что он известен заранее, но в него нельзя подглядывать, и тот, кто в него не попал – ошибся, а это худшее, что может произойти с человеком. Страх ошибки и расплаты за ошибку отбивает восприимчивость к внутреннему голосу, доверие к внутреннему компасу и в известном смысле заставляет отказываться от себя.
И уже потом, много лет спустя, прочитав строчку, или увидев выступление, или услышав мелодию, мы не можем понять, откуда эта детская свобода и легкость, и сказочное бесстрашие, и незамутненный интерес, и ощущение полета, и слезы – от крайней эмоциональной включенности и необычайного для нашей размеренной жизни, глубочайшего согласия и родства с автором. Потому что я тоже когда-то был таким, с распахнутым настежь умом и сердцем, из 98%! Но растерял, отказался, пренебрег, не додумал, не дал этим мыслям шанса прорасти и оформиться, побоялся много на себя взять, больше поверил скучным уверенным людям, чем трепету в собственном сердце. А он – нет, он не повелся на стандарт, согласно которому обтесывает нас жизнь, и все то время, что я как можно лучше вписывался в окружающую жизнь, он неустанно следовал своему внутреннему вектору. Поэтому он на палубе белоснежного фрегата, а я с пристани машу платочком и кидаю в его сторону такие понимающие (без сарказма) взгляды.
И по-настоящему роль гениев в том, чтобы через них приблизиться к себе, вспомнить себя, обнаружив подходящего гения и проследовав за ним достаточно далеко – к себе. То есть если, к примеру, этому самому Петрову, который хочет стать Пушкиным, долго изучать пушкинскую эпоху и населяющих людей ее, да так, чтобы их призраки становились реальнее его, Петрова, соседей по подъезду, сидеть месяцами в архивах и библиотеках, читать оригиналы писем и мемуаров, узнавая почерк и с ходу чуя подделку, закрыв глаза, вслушиваться в звуки современных им роялей и скрипок, гулять по Мойке и Царскому селу, устраивать себе болдинские и каменоостровские ретриты… Нет-нет, да и перескочит на него блоха с пушкинской собаки. И зазвенит в его ушах голос, тембра которого мы никогда не узнаем. И передастся ему моментами эта пленительная легкость – от огромной силы, конечно, как у птиц. И когда все это произойдет, станет ясно, что найден его, Петрова, путь, не Пушкина, а пушкиниста, историка и знатока эпохи, носителя и жреца культуры, пропитанного этой самой культурой и оттого светящегося во тьме, пусть даже отраженным светом. И это и есть величайшая удача и величайшее чудо в жизни. В жизни, разумеется, Петрова.
Комментариев нет:
Отправить комментарий